В память г. Бенедиктову*
С сердцем грустным, с сердцем полным,
Дувр оставивши, в Кале
Я по ярым, гордым волнам
Полетел на корабле.
То был плаватель могучий,
Крутобедрый гений вод,
Трехмачтовый град плавучий,
Стосаженный скороход.
Он, как конь донской породы,
Шею вытянул вперед,
Грудью сильной режет воды,
Грудью смелой в волны прет.
И, как сын степей безгранных,
Мчится он поверх пучин
На крылах своих пространных,
Будто влажный сарацин.**
Гордо волны попирает
Моря страшный властелин,
Неба чудный исполин.
Но вот-вот уж с громом тучи
Мчит Борей с полнощных стран.
Укроти свой бег летучий,
Вод соленых ветеран!..
Нет! гигант грозе не внемлет;
Не страшится он врага.
Гордо голову подъемлет,
Вздулись верви и бока,
И бегун морей высокий
Волнорежущую грудь
Пялит в волны и широкий
Прорезает в море путь,
Восшумел Борей сердитый,
Раскипелся, восстонал;
И, весь пеною облитый,
Набежал девятый вал.
Великан наш накренился,
Бортом воду зачерпнул;
Богатырь наш потонул...
И страшный когда-то ристатель морей
Победную выю смиренно склоняет;
И с дикою злобой свирепый Борей
На жертву тщеславья взирает.
И мрачный, как мрачные севера ночи,
Он молвит, насупивши брови на очи:
«Все водное — водам, а смертное — смерти;
Все влажное — влагам, а твердое — тверди!»
И, послушные веленьям,
Ветры с шумом понеслись,
Парус сорвали в мгновенье;
Доски с треском сорвались.
И все смертные уныли,
Сидя в страхе на досках,
И неволею поплыли,
Колыхаясь на волнах.
Я один, на мачте сидя,
Руки мощные скрестив,
Зол, спокоен, молчалив.
И хотел бы я во гневе,
Морю грозному в укор,
Стих, в моем созревший чреве,
Изрыгнуть, водам в позор!
Но они с немой отвагой,
Мачту к берегу гоня,
Лишь презрительною влагой
Дерзко плескают в меня.
И вдруг, о спасенье своем помышляя,
Заметив, что боле не слышен уж гром,
Без мысли, но с чувством на влагу взирая,
Я гордо стал править веслом.
Примечания:
Первая публикация — в «Современнике», 1854, № 10.
* В рукописи В. Жемчужникова зачеркнута сноска к подзаголовку: «Г. Бенедиктов тоже служил в министерстве финансов».
Пародия на «Море» Бенедиктова
(отрывок):
Чу! Гремит... Гигант проснулся;
Развернулся, расплеснулся,
Поскакал, заклокотал;
Как боец, он озирает
Поля битвенного ширь,
Рыщет, пенится, сверкает, —
Среброглавый богатырь!
Кто ж идет на вал гремучий
Через молнию небес?
Это он — корабль могучий,
Белопарусный, плавучий,
Волноборец-водорез!
Он летит, собрал все силы,
Роет моря крутизны;
Верви мощные, как жилы,
И средь волн, отваги полный,
Гнет и ломит он свой путь,
Давит волны, режет волны,
Гордо вверх заносит грудь,
И средь свалки их слепой
Он, как гений над толпой,
Торжествует над волнами!
Тщетно бьют со всех сторон
Нет могучему преграды!
Не волнам уступит он —
Нет! Пусть прежде вихрь небесный,
Молний пламень перекрестный
Изорвут, испепелят!
Лишь тогда, став бледной тенью,
Остов, призрак корабля,
Волн безумному стремленью
Свершилось... Кончен бег свободный, —
И вот — при бешенстве пучин
Летит на грань скалы подводной
Пустыни влажной бедуин.
В них используются особенности стиля и мотивы, характерные для многих произведений, эстетически и идейно чуждых участникам Пруткова. Поэтому не всегда существовали отдельные образцы, служившие предметом пародии.
В своих стихах Прутков, оставаясь верным себе, пародировал запоздалый, эпигонский романтизм Бенедиктова, обнажая пустоту и бессодержательность цветистой лексики, пышных и вычурных фраз, за которыми не скрывалось настоящего поэтического чувства.
** Будто влажный сарацин. — Как справедливо отметил П. Н. Берков (см. «Полное собрание сочинений Козьмы Пруткова». М.—Л., «Academia», 1933, с. 542), эта строка пародирует стих Бенедиктова «Пустыни влажной бедуин...», и для того чтобы усилить бессмыслицу указанной строки Пруткова, «определение «влажный» отнесено не к «пустыне», а к «сарацину».